Рейтинг:  5 / 5

ИЗЪ ВОCПОМИНАНIЙ Г. И. МѢШКОВА.

Пенза въ началѣ прошлаго столѣтiя. Губернаторы кн. Г. С. Голицынъ и М. М. Сперанскiй. — Посѣщенiе Пензы великимъ княземъ Михаиломъ Павловичемъ. — Губернаторъ Ф. П. Лубяновскiй. — Епископы Иннокентiй (Смирновъ) и Амвросiй (Орнатскiй). — Вступленiе войскъ въ Пензу.— Императоръ Александръ I въ Пензѣ въ 1824 году. — Канцелярскiе чиновники, ихъ жалованье и обы­чаи. — Провинцiальные балы и увеселенiя.

ъ наступленiемъ 1815 года, когда мнѣ пошелъ шестой годъ, матери моей вздумалось самой заняться свойственнымъ этому моему возрасту образованiемъ, т. е. она начала учить меня чтенiю и письму. Оба эти занятiя пришлись мнѣ, такъ ска­зать, по сердцу; я съ восхищенiемъ думалъ о томъ времени, въ которое и я, какъ всѣ, буду читать книги. Старанiя ма­тери моей были успѣшны; когда, чрезъ полтора года, дальнѣйшее образованiе мое было передано нанятому учителю, я уже порядочно читалъ, и въ этомъ отношенiи хлопотъ учителю было не много. Не смотря на протекшiе съ тѣхъ поръ 53 года, я какъ будто сейчасъ смотрю на своего учителя: это былъ семинаристъ высокаго роста съ смуглымъ, серьезнымъ лицомъ, въ долгополомъ синемъ сюртукѣ фабричнаго сукна съ побѣлѣвшими швами. Тогда щеголей было меньше теперешняго. Звали его Иванъ Васильевичъ Iерихонскiй. Видя мою охоту къ ученiю, онъ и самъ занимался со мною охотно и въ тѣ четыре или пять лѣтъ, въ прсдолженiе которыхъ онъ былъ моимъ учителемъ, я все больше и больше получалъ пристрастiе къ чтенiю. Достойный педагогъ, занимаясь со мною по трп часа ежедневно, преподавалъ мнѣ катехизисъ Феофана Прокоповича, грамматику и арифметику Меморскаго; а въ послѣднiй годъ своихъ со мною занятiй началъ проходить со мною все­общую исторiю Шрекка и географiю Пятунина. За всѣ эти труды онъ получалъ такую плату, которая теперь покажется ничтожною и даже смѣшною, но тогда казалась изрядною: по пяти рублей ассигнацiями въ мѣсяцъ. Платить за меня больше и дать мнѣ высшее образованiе отецъ мой не имѣлъ возможности; а сверхъ того ему казалось, что для той карьеры, которая мнѣ предназначалась, т. е. для гражданской службы, другихъ познанiй не нужно было. Я учился охотно, а чтенiе сдѣлалось господствовавшею во мнѣ страстiю, и я посвящалъ ему все мое время. Свойственныхъ тогдашнему моему возрасту игрушекъ у меня никогда не бывало; я обыкновенно просилъ отца и мать, чтобы, вмѣсто игру­шекъ, покупали мнѣ книги съ картинками, или эстампы, разумѣется суздальской гравировки, которые въ то время во множествѣ продава­лись ходившими по домамъ развозчиками. Эти мои просьбы всегда удо­влетворялись. Кромѣ того, жившая напротивъ нашего дома княжна Олимпiада Алексѣевна Чегодаева, бывшая съ нашимъ семействомъ въ самыхъ дружескихъ отношенiяхъ, въ день моего рожденiя и именинъ, дарила мнѣ каждый годъ по нѣсколько эстамповъ. Няня моя, очень меня любившая и только недавно умершая на 80-мъ году, также меня бало­вала въ этомъ отношенiи и часто дарила мнѣ по одному, или по два эстампа. Изъ нихъ у меня и теперь сохраняется коллекцiя портретовъ тѣхъ генераловъ, которые участвовали въ войнѣ 1812-1815 годовъ. Эта страсть къ книгамъ и эстампамъ такъ во мнѣ и осталась.

Съ сосѣдями своими родители мои были въ лучшихъ отношенiяхъ. Изъ нихъ я назову Бахметевыхъ, Васипiя Михайловича Сабурова и Алексѣя Николаевича Загоскина; у втораго были внуки, а у послѣдняго сыновья и дочери, возрастъ которыхъ подходилъ къ мо­ему. Но самою большою радостью было для меня, ежели мать моя брала меня съ собою, отправляясь къ Кохамъ. Но что же это были за Кохи? Личности эти, какъ мнѣ кажется, заслуживаютъ описанiя, и я скажу о нихъ нѣсколько словъ. Федоръ Андреевичъ Кохъ, полковникъ еще Екатерининской службы, былъ въ то время, когда Пензенскою губернiею съ 1780 по 1796 годъ управлялъ генералъ-поручикъ Ступишинъ, нѣкоторое время комендантомъ въ Пензѣ; онъ всегда былъ готовъ на разсказы о добромъ быломъ времени. Бывало, взмостясь къ нему на колѣни, разсказы эти слушалъ я съ большимъ удовольствiемъ и вниманiемъ, особо занимали меня семилѣтняя война и походы противъ турокъ. Оригиналенъ былъ его костюмъ: въ царствованiе Александра I, онъ все продолжалъ носить ту же форму Екатерининскаго времени, съ которою былъ уволенъ въ отставку. Въ свѣтлозеленомъ долгополомъ мундирномъ сюртукѣ, подбитомъ краснымъ стамедомъ, въ короткихъ казимировыхъ бѣлыхъ штанахъ, въ башмакахъ, съ незавязанными чул­ками, въ колпакѣ и съ длинною тростью, похожею на нынѣшнiя священническiя, съ георгiевскимъ крестомъ въ петлицѣ на длинной лентѣ, этотъ почтенный 83-хъ лѣтнiй ветеранъ гуляетъ, бывало, по Покровской улицѣ. Костюмъ его не измѣнялся и въ тѣхъ случаяхъ, когда онъ заходилъ къ кому-нибудь изъ своихъ знакомыхъ; по крайней мѣрѣ, онъ много разъ бывалъ въ нашемъ домѣ одѣтымъ такимъ образомъ. Сестра его, дѣвица Христина Андреевна, была не многимъ моложе. По нѣмецкому обычаю, она сама завѣывала своею кухнею и сама же стря­пала разные сладкiе пирожки и другiя печенья. Они-то меня и тянули въ этотъ гостепрiимный, патрiархальный домъ, ежели не считать еше другаго, прибавочнаго удовольствiя. У нихъ были двѣ маленькiя, ученыя собачки; бывало, одну изъ этихъ собачекъ нарядятъ въ старинный, нарочно сшитый минiатюрный мундиръ, съ шляпою и деревянною шпа­гою; другую въ роброндъ и фижмы. Въ этомъ нарядѣ, обѣ собачки, ходя на заднихъ лапкахъ, выдѣлывали уморительныя штуки, и я каждый разъ уходилъ отъ Коховъ съ большимъ сожалѣнiемъ, потому что оба старика меня любили, баловали и кормили всякими сластями.

Къ воспоминанiямъ этой эпохи я долженъ отнести, во-первыхъ, то время, когда высланы были въ Пензу офицеры французскихъ войскъ, взятые въ плѣнъ во время отечественной войны, и потомъ, обратное слѣдованiе чрезъ Пензу на свои мѣста башкирскихъ войскъ. Въ обоихъ случаяхъ, домъ нашъ не остался безъ постояльцевъ, потому что квартирная повинность отводилась тогда въ Пензѣ натурою. Плѣнныхъ я едва помню; остался только въ памяти моей одинъ капитанъ, очень израненный. Я помню, что онъ носилъ на головѣ серебряную бляху, по­тому что былъ жестоко раненъ въ черепъ. Башкирскiя войска я помню яснѣе, такъ какъ они проходили позже. У насъ квартировали пять или шесть нижнихъ чиновъ; но напротивъ нашего дома, у княжны Чегодаевой, квартировалъ ихъ полковникъ, котораго звали Мязитъ Матвѣевичъ. Не смотря на краткость пребыванiя въ Пензѣ, онъ былъ у насъ нѣсколько разъ и когда собрался въ дальнѣйшiй путь, то подарилъ мнѣ лукъ и колчанъ со стрѣлами, которые и теперь у меня цѣлы. Между тѣмъ, квартированiе башкиръ въ нашемъ домѣ не обошлось безъ послѣдствiй: чрезъ нѣсколько дней по выходѣ изъ Пензы, одинъ изъ этихъ башкиръ бѣжалъ съ дороги и, возвратись сюда, явился на свою быв­шую квартиру и объявилъ отцу моему, что ушелъ съ намѣренiемъ кре­ститься. Не смотря на этотъ поводъ, побѣгъ все-таки остался побѣгомь, и отецъ мой, хотя съ сожалѣнiемъ, но долженъ былъ предать бѣглеца въ полицiю. Чѣмъ кончилось это дѣло, я уже не знаю.

Князь Григорий Сергеевич ГОЛИЦЫНВъ Пензѣ въ это время былъ губернаторомъ действительный статскiй совѣтникъ и камергеръ князь Григорiй Сергѣевичъ Голицынъ. Молодой, красавецъ собою, знатной фамилiи, богатый и образованный, онъ жилъ, какъ настоящiй вельможа. Позднѣе я слышалъ, что, живя въ провинцiи при существовавшей тогда на все дешевизнѣ, онъ, все-таки, проживалъ здѣсь до 100 тысячъ рублей ежегодно; сумма огромная для того времени. И этому очень можно было повѣрить; балы, маскарады, благородные спектакли въ домѣ его смѣнялись одни другими, зимою или лѣтомъ, это было все равно. Князь Голицынъ и жена его были въ давнишнихъ дружескихъ связяхъ съ моею крестною матерью, генеральшею Ступишиною; и это было поводомъ къ тому, что они, бывая часто въ домѣ г. Ступишиной, близко познакомились съ моими отцомъ и матерью и почтили ихъ своимъ добрымъ расположенiемъ и вниманiемъ. На всѣ, бывавшiе въ домѣ князей Голицыныхъ праздники и удовольствiя роди­тели мои были постоянно приглашаемы, и князь всегда присылалъ за ними экипажъ, такъ какъ у нихъ своего не было. Иногда отецъ и мать мои бывали у князей Голицыныхъ и запросто; при чемъ, по желанiю княгини, мать моя брала съ собою и меня. Я зналъ наизусть нѣсколько строфъ тогда только-что вышедшей въ свѣтъ баллады Жуковскаго: «Людмила». Бывало, князь, посадивъ меня къ себѣ на колѣни, говорилъ: «ну, тезка, читай Людмилу!» И я читалъ; а за то мнѣ всегда готова была награда въ видѣ конфектъ.

Въ мартѣ 1815 года семейство наше увеличилось еще слѣдующимъ образомъ: У матери моей была младшая сестра, дѣвица Вѣра Федоровна Ложкина. Она воспитывалась въ Москвѣ, въ пансiонѣ и, окончивъ свое образованiе, до 17 лѣтъ своего возраста жила въ Там­бовской губернiи, въ домѣ тамошней помѣщицы, Анны Ивановны Языковой. Мать моя просила отца выписать молодую дѣвушку сюда, чтобы жить вмѣстѣ. Я, какъ ребенокъ, ничего объ этомъ не зналъ; но въ одинъ день (это было въ воскресенье), когда отецъ куда-то отправился, а мать, бывшая на послѣднихъ дняхъ беременности, была у обѣдни, вдругъ во дворъ нашъ явился дорожный экипажъ, и вышедшая изъ него молодая, очень красивая, бѣлокурая дѣвушка, вошедши въ комнаты, расцѣловала меня и брата моего и объявила, что она наша тетка. Вскорѣ отошла обѣдня, и мать моя возвратилась; но радость свиданiя съ сестрою, послѣ долгой разлуки, едва не обошлась ей дорого. Тетка моя, желая сдѣлать матери сюрпризъ, спряталась за дверь; когда мать моя вошла въ комнату, тетка вдругъ бросилась ей на шею, и взвол­нованная испуганная этимъ мать упала безъ чувствъ. Дня черезъ три послѣ этого, 21-го марта, родилась сестра Агнея Ивановна, воспрiемниками которой были тѣ же г.г. Ступишина и Бахметевъ и я, съ дѣвицею Марфою Ефимовною Чемесовою. Мнѣ было 5, а кумѣ моей 24 года отъ роду.

Родители мои, соображаясь съ своими средствами, жили скромно; поэтому, такое событiе, какъ крестинный обѣдъ, представлялось мнѣ событiемъ необыкновеннымъ. Прiѣхали всѣ кумовья: г. Ступишина, въ возкѣ, въ шесть лошадей цугомъ, какъ она ѣзжала всегда, пользуясь правомъ генеральства и съ своимъ костылемъ (она была хрома); г. Бахметевъ въ своемъ сѣромь фракѣ. Пришла и сосѣдка наша, княжна Чегодаева, въ неизмѣнной своей зеленой, атласной, съ высокою тульею, шляпкѣ, съ зеленымъ же перомъ. Такiя шляпки носила одна только она; еще я видѣлъ только на старыхъ эстампахъ прошлаго столѣтiя. Учтивостямъ генеральши къ княжнѣ и обратно не было конца; онѣ величали другъ друга сiятельствомъ и превосходитедьствомъ.

Уединенный, всегда спокойный образъ нашей семейной жизни на­рушался иногда, впрочемъ очень рѣдко, тѣми случаями, когда гене­ральша Ступишина вздумаетъ, бывало, прiѣхать къ намъ вечеромъ, чтобы, въ партiи съ моимъ отцомъ и еще съ кѣмъ-либо изъ лицъ, ей близкихъ, поиграть въ бостонъ, до котораго она была большая охотница. Подоб­ное посѣщенiе, разумѣется, объявлялось заранѣе, и когда наставалъ торжественный день, Боже мой! что за суматоха поднималась въ нашемъ скромномъ убѣжищѣ! Зеркала, висѣвшiе на стѣнахъ эстампы: «Вертеръ и Шарлотта» за стеклами вымывались начисто, старые фамильные портреты въ гостиной, ломберные столы и незатѣйливая, обитая бѣлымъ съ голубыми полосами канифасомъ мебель освобождались отъ покрывавшей ихъ пыли и на два стола въ гостиной, въ ярко вычищеняыхъ лодсвѣчникахъ, церемонiально устанавливались четыре сальныя свѣчи. Лампы были тогда рѣдкостью; о стеаринѣ не имѣли еще понятiя, а что касается до воска, то я, чрезъ нѣсколько даже лѣтъ, бывалъ на такихъ танцовальныхъ вечерахъ, гдѣ все освѣщенiе состояло тоже изъ однихъ сальныхъ свѣчей!

Или, иногда, человѣкъ 10-12 изъ короткихъ знакомыхъ, все муж­чины, собирались поиграть въ карточки. Бывали случаи, что засижи­вались до двухъ, или трехъ часовъ за полночь; но въ какую же игру играли эти господа? Въ свои козыри и на мѣдныя деньги! Я помню, что одинъ разъ, когда мать моя и тетка были въ деревнѣ у г. Ступишиной, отецъ мой, не бывши никогда сторонникомъ поздняго сидѣнья и утомившись, оставилъ своихъ посѣтителей за карточными столами и, раздѣвшись, легъ спать. Кончивши игру, гости хватились хозяина; но онъ, уже въ колпакѣ, съ постели отвѣчалъ имъ: «я давно уже легъ, го­спода! Вы меня просто замучили!» Такова была простота нравовъ того времени, что эта выходка моего отца, которую теперь сочли бы обидою, была привѣтствована только однимъ громкимъ, дружескимъ смѣхомъ; гости разъѣхались и разошлись безъ малѣйшаго неудовольствiя.

Весною и лѣтомъ мы пользовались еще другимъ удовольствiемъ. Домъ отца моего стоялъ на Нижней Покровской улицѣ; стоило, повер­нувши изъ воротъ налѣво, перейти одинъ переулокъ, чтобы потомъ, по мосту чрезъ рѣку Пензу, перебраться въ поле. Это мы всѣ, и старшiе и младшiе, называли: «идти на поляну». Компанiя, которая отправлялась на эту прогулку, ежедневно, ежели погода была хороша, обыкно­венно состояла человѣкъ изъ двадцати, а иногда и больше. Тутъ кромѣ собственнаго нашего семейства бывали двое моихъ дядей съ ихъ же­нами и сыномъ старшаго дяди, семейство Лазаревыхъ, Федоровыхъ, Бетюцкихъ и Рихтеръ. На полянѣ рѣзвостямъ не было конца: тутъ были и хороводы, и горѣлки. Бывало, возвратясь вечеромъ домой, ложишься спать съ мыслiю: «какъ бы завтра повеселиться по-нынѣшнему!»

Наступаетъ бывало, праздникъ Свѣтлаго Воскресенiя. Въ пятницу на страстной нѣдѣли домъ нашъ принималъ уже праздничный видъ; въ субботу утромъ, обыкновенно подъ личнымъ надзоромъ моей матери, начинался процессъ окраски яицъ сандаломъ или шелкомъ. Но вотъ наступаетъ 10 часовъ вечера, и въ церквахъ начинается благовѣстъ «къ стоянью». Въ это время тѣ семейства, о которыхъ я упомянулъ выше, какъ объ участникахъ въ прогулкахъ, всѣ собирались къ намъ, съ тѣмъ, чтобы, не ложась спать, всѣмъ вмѣстѣ отправиться къ заутренѣ въ одну и ту же церковь. Меня, разумѣется, въ тѣсноту не брали, но все, что я описалъ выше, тѣмъ не менѣе мнѣ памятно.

Михатл Михайлович СПЕРАНСКИЙ, 1819-1821 гг. Портрет работы неизвестного автора. Холст, масло. 130х102 см. Государственный ЭрмитажюУтромъ 20-го октября 1816 г., по увольненiи князя Голицына отъ должности пензенскаго губернатора, прiѣхалъ въ Пензу преемникъ его, тайный совѣтникъ М. М. Сперанскiй.

Между тѣмь, прiѣздъ новаго губернатора, прежнее высокое его положенiе и, можно сказать, слава его имени занимали умы всѣхъ: всѣ и вездѣ о немъ разговаривали. Въ нашемъ домѣ также много о немъ говорили, потому что младшiй изъ моихъ дядей, Сергiй Ивановичъ, служилъ въ это время въ губернскомъ правленiи секретаремъ и, стало быть, ежедневно быль свидѣтелемъ энергическихъ, благоразумныхъ и безпристрастныхъ распоряженiй Сперанскаго. Этотъ сановникъ, узнавши дядю моего короче, почтилъ его полнымъ своимъ довѣрiемъ и вскорѣ исходатайствовалъ ему орденъ св. Владимiра 4-й сте­пени, — отличiе, въ то время рѣдкое, особенно ежели принять еще въ соображенiе молодость моего дяди, который имѣлъ тогда только 29 или 30 лѣтъ.

Безпрестанные разговоры и разсказы о Сперанскомъ возбудили во мнѣ желанiе его видѣть, и я не успокоился до тѣхъ поръ, пока отецъ мой не удовлетворилъ моей просьбы взять меня къ обеднѣ въ соборъ, гдѣ, по праздникамъ, Сперанскiй бывалъ обыкновенно. Благородная, величавая и выразительная его наружность и теперь у меня какъ будто предъ глазами: я живо помню его высокiй ростъ, почти лишен­ную волосъ голову, его взглядъ, обыкновенно въ полъ-глаза, его низкiе всѣмъ поклоны, его синiй, или иногда сѣрый фракъ съ двумя звѣздами на лѣвой сторонѣ и большой крестъ на шеѣ. Позднѣе Сперанскiй былъ нѣсколько разъ и у насъ въ домѣ.

Великий князь Михаил Павлович. Начало 1820-х. Портрет работы Дж. Доу. Холст, масло. 85 х 71 см. Русский музей, Санкт-Петербург.Въ сентябрѣ Пенза удостоилась посѣщенiя великаго князя Ми­хаила Павловича, въ сопровожденiи генералъ-лейтенанта Паскевича, впослѣствiи знаменитаго фельдмаршала, князя Варшавского, графа Эриванскаго. Его высочество, бывъ встрѣченъ съ большою торжествен­ностью, подъѣхалъ прямо къ собору, гдѣ служба въ то время была только въ нижнемъ этажѣ, потому что отдѣлка верхняго только-что была начата, а старый соборъ, существовавшiй съ 1700 года, за вет­хостью, въ 1815 году, былъ разобранъ. Вечеромъ великiй князь удостоилъ своимъ посѣщенiемъ балъ, данный въ честь его собравшимся сюда дворянствомъ. Я видѣлъ и великаго князя и будущаго фельдмар­шала; отецъ мой, отправляясь въ Иван Федоровича ПАСКЕВИЧ (1782-1856). Портрет работы Дж. Доу, 1823 г. Холст, масло. 70х62.5 см. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петекрбург.соборъ, взялъ и меня съ собою.

Протекли два года, и семейство наше увидѣло посреди себя новаго члена: 31-го мая 1819 г., наканунѣ Троицына дня, между вечер­нею и всенощною, родился брать мой Владимiръ Ивановичъ, пятый ребенокъ моей матери. Здоровье ея было удовлетворительно; но на другой день вечеромъ, она была очень испугана пожаромъ, происшедшимъ въ сосѣдней съ нашею, Верхней Покровской улицѣ. Въ Троицынъ день въ то время обыкновенно бывало народное гулянье въ такъ называемой «Очкинской рощѣ», перейдя рѣку Пензу, за городомъ. День былъ превосходный; отецъ мой, желая доставить удовольствiе мнѣ и брату Александру, отправился съ нами туда же; но каковъ же былъ нашъ ужасъ, когда, едва дошедши до мѣста, мы услышали набатъ и, оглянувшись, увидѣли, что пожарь недалеко отъ нашего дома! Бѣгомъ возвратились мы домой, но, слава Богу, все кончилось благополучно: пожарь скоро потушили, а испугъ моей матери прошелъ, къ счастiю, безъ всякихъ для нея послѣдствiй.

Въ началѣ того же мѣсяца губернаторъ Сперанскiй, получивъ назначенiе генералъ-губернаторомъ въ Сибирь, уѣхалъ изъ Пензы. Передъ отъѣздомъ, онъ приглашалъ отца моего на службу туда же, пред­лагая должность совѣтника; но отецъ, имѣя въ то время на рукахъ много частныхъ дѣлъ, прибыль отъ которыхъ далеко превышала тог­дашнее жалованье совѣтника и, бывши обремененъ большимъ семействомъ, что очень затруднило бы переѣздъ, благодарилъ генералъ-губернатора, отклонивъ его предложенiе. Тогда Сперанскiй пригласилъ слу­жить въ Сибирь вышеупомянутаго моего дядю Сергiя Ивановича; а онъ, не имѣя другаго семейства кромѣ жены, охотно согласился и въ началѣ слѣдующаго года, вслѣдствiе полученной имъ отъ Сперанскаго оффицiально бумаги, отправился, на первый случай, одинъ, въ Томскъ, гдѣ тотчасъ же получилъ мѣсто совѣтника съ производствомъ въ чинъ коллежскаго ассессора. Лѣтомъ отправилась къ нему и жена его, Александра Алексѣевна; тамъ оставались они до осени 1827 года. Довѣрiе и благорасположенiе генералъ-губернатора къ дядѣ моему во все время, пока этотъ послѣднiй состоялъ подъ его начальствомъ, нисколько не измѣнились; доказательствомъ этому могутъ слу­жить многiя его письма къ моему дядѣ, которыя, по кончинѣ его въ 1859 году, я взялъ къ себѣ и доселѣ сохраняю.

Федор Петрович ЛУБЯНОВСКИЙСперанскiй уѣхалъ изъ Пензы 7-го мая, дождавшись прибытiя назначеннаго ему преемникомъ дѣйствительнаго статскаго советника Федора Петровича Лубяновскаго, съ которымъ издавна быль въ дружескихъ отношенiяхъ.

Проводы уважаемаго начальника были торжественны. Дворян­ство и чиновники устроили для него прощальный завтракъ, въ домѣ купца Калашникова, на берегу Суры, гдѣ быль готовъ паромъ для переправы, потому что, по раннему времени года, рѣка только-что вошла въ берега и устройство моста было еще невозможно. Отецъ мой, отправясь на берегъ, взялъ съ собою и меня; такимъ образомъ я, 9-ти лѣтнiй мальчикъ, быль свидѣтелемъ отъѣзда и проводовъ знаменитаго государственнаго сановника.

Афанасий (Андрей Корчанов) (1811-1819)Около этого же времени престарѣлый нашъ епископъ Афанасiй былъ уволенъ, по желанiю его, на покой; преемникомъ ему назначенъ былъ извѣстный своею ученостiю и краснорѣчiемъ Иннокентiй (Смирновъ). Принявъ поставленiе въ этотъ санъ, преосвященный Иннокентiй прiѣхалъ въ Пензу, какъ мнѣ помнится, или въ концѣ мая, или въ началѣiюня; но, къ сожалѣнiю, жителямъ Пензы не долго пришлось увлекаться и наслаждаться краснорѣчiемъ новаго архипастыря и удивляться его святой жизни; прiѣхавши сюда уже сильно больнымъ, онъ скончался 10-го октября того же года 35-ти лѣтъ отъ роду. Я нѣсколько разъ видѣлъ его въ служенiи и одинъ разъ на экзаменѣ въ семинарiи; на­ружность его у меня въ свежей памяти. Тѣло его погребено въ Иннокентий (Иларион Смирнов) (1784-1819)склепѣ подъ соборомъ; надъ нимъ иждивенiемъ графини Анны Алексѣевны Орловой-Чесменской поставленъ незатѣйливый памятникъ. Не смотря на протекшее съ тѣхъ поръ полустолѣтiе, уваженiе пензенскихъ жите­лей къ памяти почившаго такъ велико, что ни одинъ почти день не проходить и теперь безъ того, чтобы кто-либо изъ нихъ не просилъ отслужить надъ гробницею панихиды. Во многихъ домахъ, какъ и у меня, есть его портреты. На мѣсто его прiѣхалъ въ началѣ слѣдующаго года также извѣстный своими духовно-историческими сочиненiями преосвященный Амвросiй (Орнатскiй). Это былъ человѣкъ страннаго, строптиваго и неуживчиваго характера, не пользовавшiйся по­тому прiязнiю жителей, въ совершенный контрастъ искренней любви и глубокому уваженiю, которыми пользовался его предшественникъ...

Въ отсутствiе моей матери, въ октябрѣ, или въ ноябрѣ, теперь уже не помню хорошенько, въ Пензенскую губернiю прибыла для квартированiя 5-я дивизiя 2-го пѣхотнаго корпуса, Александр Иванович ЮШКОВ (1773-1859), русский генерал, участник Наполеоновских войн.подъ командою генералъ-лейтенанта Ивана Федоровича Эмме. Собственно въ Пензѣ располо­жился дивизiонный штабъ и часть Шлиссельбургскаго пѣхотнаго полка, командиромъ котораго былъ полковникъ Александръ Андреевичъ Габбе, еще молодой человѣкъ. Но начальнику дивизiи было лѣтъ 70, или около того; генеральскiй чинъ онъ получилъ, какъ въ послѣдствiи вре­мени самъ мнѣ говорилъ, въ послѣднiе годы царствованiя императрицы Екатерины Второй. Не смотря на свои лѣта, онъ былъ невѣроятно бодръ и пользовался крѣпкимъ здоровьемъ. Покрытый звѣздами и крестами, съ крашеными волосами, онъ на балахъ нерѣдко открывалъ танцы вальсомъ; а о кадриляхъ и экосезахъ и говорить уже нечего. Онъ оставилъ службу въ 1825 году; на мѣсто его поступилъ генералъ-маiоръ, впослѣдствiи генералъ-лейтенантъ Александръ Ивановичъ Юшковъ, а въ 1826 г., дивизiя выступила изъ Пензенской губернiи.

Вступленiе въ губернiю войскъ произвело здѣсь общее волненiе. До того, кромѣ внутренней стражи и проходившихъ воинскихъ командъ, войскъ никакихъ и никогда здѣсь не бывало на постоянномъ квартированiи. Жители (говоря вообще) любовались воинами и въ особенности гренадерами, которыхъ было въ каждомъ полку, кромѣ егерскихъ, по одному баталiону. И дѣйствительно, тутъ было чѣмъ любоваться. Молодцы собою, всѣ большаго роста, съ усами, въ киверахъ съ кутасами и витишкетами, съ высокими, почти аршинными султанами, эти воины, изъ которыхъ одни сражались при Смоленскѣ и Бородинѣ, другiе видѣли Парижъ, при парадахъ и разводахъ казались «ходячимъ лѣсомъ». Высшiй классъ общества интересовался офицерами, изъ которыхъ многiе были людьми богатыми и хорошо образованными, даже служившими прежде въ гвардiи, но переведенными въ армiю вслѣдствiе извѣстныхъ безпорядковъ въ Семеновскомъ полку. Молодежь изъ служившихъ въ присутственныхъ мѣстахъ чиновниковъ, любуясь на офицерскiе мундиры, шарфы съ кистями и брюки съ красными лампасами, сходила съ ума отъ желанiя вступить въ военную службу; многiе и вступили, въ томъ числѣ двоюродный братъ мой Николай Алексѣевичъ, который, со­стоя въ гражданской службѣ и имѣя уже первый классный чинъ, по­ступилъ въ Шлиссельбургскiй пѣхотный полкъ юнкеромъ.

Наступившiй затѣмъ 1824 годъ былъ ознаменованъ важнымъ для здѣшняго края событiемъ. Со времени основанiя Пензы въ 1666 году, въ царствованiе царя Алексея Михайловича, городъ этоть не былъ еще удостоенъ посѣщенiя особъ коронованныхъ. Но въ этомъ году государю императору Александру Павловичу угодно было назначить Пензу сборнымъ пунктомъ для личныхъ смотровъ и маневровъ войскъ всего 2-го пѣхотнаго корпуса. Понятно, что и въ военномъ, и въ гражданскомъ вѣдомствѣ поднялась страшная суматоха; приготовленiямъ и распоряженiямъ не было конца. Дворянство предположило выстроить на Соборной площади, противъ корпусовъ присутственныхъ мѣстъ, огром­ную деревянную, крытую желѣзомъ галлерею, намѣреваясь дать въ честь державнаго гостя балъ. Къ исполненiю было приступлено тотчасъ же, и мѣсяца чрезъ два зданiе было готово. Въ немъ могло помѣщаться до 1.500 человѣкъ. Огромныя колонны украшали фасадъ. Между тѣмъ на­чали собираться понемногу войска; они состояли изъ 4-й, 5-й и 6-й пѣхотныхъ дивизiй, въ каждой изъ которыхъ было по шести полковъ; изъ гусарской дивизiи, гдѣ были четыре полка: Изюмскiй, Павлоградскiй, Иркутскiй и Елисаветградскiй, и одной дивизiи артиллерiйской. Коман­дирами пѣхотныхъ дивизiй были Андрей Иванович ГОРЧАКОВ (1779-1855), генерал от инфантерии. Портрет работы Дж. Доу. Не позднее 1825 г. Военная галерея 1812 г. в Зимнем дворце. Холст, масло. 70х62.5 см. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург.генералъ-адъютанты Сипягинъ и Потемкинъ и генералъ-лейтенантъ Эмме; гусарскою дивизiею командовалъ генералъ-маiоръ Леонтьевъ; артиллерiя была подъ командою генералъ-лейтенанта Игнатьева. Корпуснымъ командиромъ быль генералъ-отъ-инфантерiи князь Андрей Ивановичъ Горчаковъ, георгiевскiй кавалеръ второй степени, родной племянникъ Суворова. Когда войска собрались, прiѣхалъ главнокомандовавшiй 1-й армiею, графъ Сакенъ, съ начальникомъ главнаго штаба этой армiи, генералъ-лейтенантомъ барономъ Тодемъ (впослѣдствiи генералъ-отъ-инфантерiи и графъ) и начальникомъ артиллерiи, генераломъ-отъ-артиллерiи, княземъ Яшвилемъ. Еще до прибытiя государя, начались предварительные смотры и, такъ сказать, репетицiи маневровъ, хотя эти послѣднiе, какъ оказалось впослѣдствiи, ни къ чему не повели: — государю угодно было произвести маневры по собственному предначертанiю и безъ предва­рительной для нихъ программы.

Велико и невиданно было для здѣшняго края количество собрав­шихся сюда войскъ, но въ самомъ городѣ оставались только корпусный и дивизiонные штабы; войска же были расположены вокругъ города лагеремъ, или помѣщались въ окрестныхъ селенiяхъ. Маневры, ученiя, смотры и артиллерiйская стрѣльба производились каждый день, чему какъ нельзя больше благопрiятствовала превосходная погода, какъ будто само Небо сочувствовало радости пензяковъ видѣть здѣсь обожаемаго монарха. Отецъ мой, а иногда и мать съ теткою, не пропускали случая быть зрителями этихъ воинскихъ упражненiй, я съ братомъ Александромъ также были постоянными ихъ спутниками. Въ первый разъ мир­ные пензенскiе жители услышали, во время артиллерiйскихъ занятiй, свистъ пушечныхъ ядеръ; общественный садъ, о которомъ я упомянулъ выше, быль полонъ всякiй почти день зрителями примѣрной защиты и взятiя штурмомъ нашего города.

За нѣсколько дней до прибытiя государя императора, жители города были зрителями церемонiи, также до тѣхъ поръ ими невиданной. Начальникъ гусарской дивизiи, генералъ-маiоръ Леонтьевъ, умеръ послѣ кратковременной болѣзни; парадныя сопровождаемыя военными почестями похороны его не могли не привлечь большинства жителей города. Тѣло покойнаго предположили было отпѣватъ въ соборѣ; но преосвя­щенный Амвросiй, о характерѣ котораго я упомянулъ выше, никакъ на то не согласился. По его понятiямъ, нельзя было внести покойника въ храмъ, готовившiйся встрѣтить императора. Наступилъ день похоронъ, но пренiя все еще продолжались; кончилось тѣмъ, что обѣдня, за которою происходилъ обрядъ погребенiя, началась въ первомъ часу по полудни, и все-таки не въ соборѣ, а въ мужскомъ Спасопреображенскомъ монастырѣ. Торжественность обряда, при звукѣ военной музыки, при громѣ пушечныхъ и ружейныхъ выстрѣловъ, произвела на жителей большое впечаталенiе.

Тамбовская застава

Но время высочайшаго въ Пензу прибытiя все приближалось. Госу­дарь долженъ былъ прибыть съ тамбовскаго тракта; согласно получен­ному распоряженiю, слѣдовало, при самомъ въѣздѣ въ городъ, пригото­вить помѣщенiе, въ которомъ его величество могь бы, остановясь на короткое время, смѣнить дорожное платье. Для этого, около самой там­бовской заставы былъ избранъ домъ г. Отто, теперь уже не существующiй, въ которомъ и были сдѣланы необходимыя улучшенiя. У г. Отто доселѣ сохраняется кресло, служившее государю императору въ это время.

Губернаторъ Ф. П. Лубяновскiй принималъ, съ энергическою дѣятельностiю, всѣ зависѣвшiя отъ него мѣры, чтобы, для слѣдованiя его величества чрезъ губернiю и для высочайшаго пребыванiя въ Пензѣ все было въ лучшемъ, по возможности, порядкѣ. Предъ домомъ архiерейскимъ нужно было что-то исправить; съ просьбою о томъ губернаторъ отправилъ къ преосвященному Амвросiю полицеймейстера коллежскаго совѣтника Путяту. Это былъ человѣкъ уважаемый, но безобраз­ный собою. Когда онъ передалъ преосвященному просьбу губернатора, присовокупивъ, что нечистота предъ домомъ не можетъ быть теперь допущена, преосвященный спросилъ его: «а куда же губернаторъ дѣнетъ твое-то безобразiе?»

Но вотъ наступилъ наконецъ ожидаемый съ такимъ нетерпѣнiемъ день прибытiя государя императора. Это было 30-го августа, день тезо­именитства его величества. Время, въ которое государь императоръ изволитъ прибыть въ этотъ день, опредѣлено не было; поэтому народъ началъ собираться къ тамбовской заставѣ съ ранняго утра, а нѣкоторые, больше запасливые и терпѣливые, пришли туда еще съ вечера, т. е. 29-го числа. Погода была превосходная; не смотря на предпослѣд­нее число августа, было тепло и ясно, какъ въ маѣ.

На соборной колокольнѣ пробило 8 часовъ по полудни. Площадь и обширное, ведущее съ южной стороны въ соборъ крыльцо были полны народомъ. Все и всѣ ожидали, смотря и слушая съ нетерпѣнiемъ. Власти гражданскiя, въ полномъ парадѣ и преосвященный, въ полномъ облаченiи, съ первенствующимъ духовенствомъ, ожидали высочайшаго прибытiя на послѣднихъ ступеняхъ крыльца. Графъ Сакенъ, хотя былъ Андреевскимъ Александр I. Портрет работы О. А. Кипренского, 1826 г. Автор оригинала — Б. Торвальдсен (скульптура). Бумага, литография. 55.5х33.5 см. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург.кавалеромъ, имѣлъ на себѣ ленту Александровскаго ор­дена, потому что 30-го августа былъ кавалерскiй его праздникъ. Предъ квартирою государя въ губернаторскомъ домѣ былъ почетный караулъ.

Вскорѣ, какъ перекатъ грома, послышались крики: «ура!» Это было изъявленiе вѣрноподданническихъ чувствъ народа, который буквально, можно сказать, наполнялъ все пространство, отдѣлявшее домъ г. Отто отъ собора, хотя тутъ разстоянiя никакъ не меньше версты.

У собора встрѣтили его величество епархiальный преосвященный съ духовенствомъ и губернаторъ съ губернскимъ предводителемъ и всѣми чиновниками. Выслушавъ привѣтственную рѣчь преосвященнаго и приложась въ соборѣ къ св. иконамъ, государь изволилъ отправиться на квартиру; вышелъ изъ коляски къ караулу, на флангѣ котораго на­ходились графъ Сакенъ, князь Горчаковъ, князь Яшвиль, всѣ генералы и штабъ-офицеры. У подъѣзда губернаторъ отрапортовадъ словесно о благосостоянiи губернiи и поднесъ его величеству письменный о томъ рапортъ.

Вслѣдъ за тѣмъ въ тотъ же вечеръ, имѣли аудiенцiи графъ Сакенъ, нѣкоторые изъ генераловъ, и представлялись всѣ генералы, всѣ полко­вые командиры и командиры артиллерiйскихъ бригадъ. Губернатору государь изволилъ отозваться въ самыхъ лестныхъ и милостивыгъ выраженiяхъ.

На другой день, 31-го августа, въ 6 часовъ утра, государь, отслушавъ литургiю въ приходской церкви Св. Петра и Павла, присутствовалъ на смотрѣ войскъ. По объѣздѣ ихъ, его величество объявилъ вы­сочайшее благоволенiе и потомъ самъ лично удостоилъ командовать. Войска проходили церемонiальнымъ маршемъ. По возвращенiи на квар­тиру, представлялись государю епархiальный архiерей съ духовенствомъ и игуменьею Троицкаго женскаго монастыря. Затемъ губернаторъ представлялъ его величеству гражданскихъ чиновниковъ и губернскаго предводителя, который самъ уже представлялъ пензенское дворянство; наконецъ, губернаторъ представлялъ иногородныхъ дворянъ, Пензен­ское городское общество и депутатовъ отъ другихъ городовъ, съ хлѣбомъ и солью.

Александ I на коне. Портрет работы Ф. Крюгера. 1837 г. Военная галерея 1812 г. в Зимнем дворце. Холст, масло. 484x344 см. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург.1-го сентября, также въ 6 часовъ утра, государь изволилъ отпра­виться на маневры. Съ одной стороны войска, превосходно одѣтыя, а съ другой, сонмы зрителей и множество экипажей составляли картину прелестную. Маневры продолжались 6 часовъ. Нижнимъ чинамъ за оба дня пожаловано по два рубля, по два фунта говядины и по двѣ чарки вина на человѣка.

Къ обѣденному столу его величества въ этотъ день приглашены были всѣ генералы, всѣ командиры полковъ и артиллерiйскихъ бригадъ, дѣйствительный тайный совѣтникъ графъ Нессельроде, дѣйствительный статскiй совѣтникъ графъ Матусевичъ, статскiй совѣтникъ Северинъ, губернаторъ Лубяновскiй, губернскiй предводитель дворянства, генералъ-маiоръ Кишенскiй, отставной генералъ-маiоръ Ланской и дѣйствительный статскiй совѣтникъ Анненковъ.

2-го сентября, равнымъ образомъ въ 6 часовъ утра, государь изволилъ присутствовать у развода Невскаго пѣхотнаго полка; послѣ смотрѣлъ манежную ѣзду полковъ 2-й гусарской дивизiи и, наконецъ, цѣльную стрѣльбу пѣхоты и артиллерiи. Всѣ эти части удостоились высочайшаго одобренiя; нижнiе чины получили по рублю на человѣка, а пѣхотнымъ стрѣлкамъ назначено особенное денежное награжденiе.

Съ мѣста, гдѣ происходила цѣльная стрѣльба, государь изволилъ отправиться въ заведенiя приказа общественнаго призрѣнiя и въ тю­ремный замокъ. У дверей тюремной церкви приложился къ поднесен­ному священникомъ кресту, а въ больницѣ замка изволилъ съ особен­ною подробностiю разспрашивать двухъ, недавно наказанныхъ за преступленiя и объ одной изъ нихъ женщинѣ далъ губернатору особое повелѣнiе. Въ больницѣ приказа самъ отвѣдывалъ приготовленную для больныхъ пищу и вездѣ въ полной мѣрѣ одобрилъ чистоту и устрой­ство.

Въ то же утро, государь, въ сопровожденiи губернатора, осматривалъ городъ, пожарный инструментъ, гимназiю и временный госпиталь 2-го пѣхотнаго корпуса, одно отдѣленiе котораго помѣщалось въ Дворянскомъ домѣ.

Вечеромъ 2-го сентября, его величество удостоилъ высочайшаго присутствiя балъ, данный дворянствомъ въ той галлереѣ, о которой я упомянулъ выше. Губернаторъ, губернскiй и уѣздные предводителя имѣли счастiе встрѣтить его величество у подъѣзда. Въ аванзалѣ госу­дарь императоръ былъ встрѣченъ супругами губернатора и губернскаго предводителя и, удостоивъ подать руку первой изъ нихъ, изволилъ войти въ залу и тѣмъ открыть балъ. Слѣдующею дамою его величества была супруга губернскаго предводителя; прочiя дамы, съ которыми государь удостоилъ пройти польскiй, всѣ были назначены заранѣе. Но тутъ встрѣтился особенный случай. Въ числѣ гостей была Софья Александровна Кушкина, урожденная Ребиндеръ, только недавно вышедшая замужъ за Андрея Андреевича Кушкина, который служилъ адъютантомъ при начальникѣ гусарской дивизiи. Красота этой молодой дамы была истинно изумительна. Государь, остановивши на ней свой взглядъ, изволилъ о ней спросить и, получивъ отвѣть, кто она такая, соблаговолилъ пройти польскiй и съ нею¹). Пробывши на балѣ болѣе полутора часа, его величество отправился на квартиру, изъявивъ губернскому предводителю и дворянству въ милостивѣйшихъ выраженiяхъ призна­тельность за угощенiе и назвавъ пензенскiй балъ вторымъ послѣ московскаго.

3-го сентября, также въ 6 часовъ утра, государь во второй разъ присутствовалъ на маневрахъ. Никакой предварительной диспозицiи объявлено не было, и никто изъ генераловъ не былъ предупрежденъ о распоряженiяхъ, какiя его величеству угодно было сдѣлать. Государь самъ изволилъ командовать, и движенiя войскъ, до самой минуты на­чатiя ихъ никому неизвѣстныя, совершались съ быстротою и точностiю. Нижнимъ чииамъ пожаловано опять по рублю, по фунту говядины и по чаркѣ вина на человѣка.

Послѣ маневровъ, продолжавшихся болѣе шести часовъ, государь изволилъ быть на обѣдѣ, данномъ 2-мъ пѣхотнымъ корпусомъ въ устроен­ной для того на горѣ, въ виду города, палаткѣ. По окончанiи обѣда его величество отправился въ артиллерiйскiй лагерь, гдѣ, послѣ осмотра внутренняго устройства артиллерiи, всѣмъ былъ совершенно доволенъ.

Высочайшее пребыванiе въ Пензѣ и въ Пензенской губернiи озна­меновано было многими щедротами: во множествѣ были розданы драгоцѣнные подарки и денежныя пособiя. Городу Пензѣ, для укрѣпленiя берега рѣки, пожаловано 20.000 р. ассигнацiями.

Наканунѣ отъѣзда его величества поздно вечеромъ имѣли счастiе получить: князь Горчаковъ осыпанную бриллiантами табакерку съ портретомъ; баронъ Толь — Александровскiй орденъ; губернаторъ Лубяновскiй — Владимирскiй орденъ 2-й степени.

4-го сентября въ 7 часовъ утра, государь изволилъ отправиться изъ Пензы по симбирскому тракту; въ городѣ Городищахъ изволилъ ку­шать и въ 5 часовъ по полудни былъ уже за границею Пензенской губернiи.

Съ отбытiемъ изъ Пензы его императорскаго величества, все при­шло въ прежнюю колею, объ этомъ событiи осталось одно только воспоминанiе, и теперь мало уже осталось ему современниковъ.

Въ числѣ лицъ, составлявшихъ въ то время свиту государя, былъ и нынѣшнiй генералъ-фельдмаршалъ графъ Бергь, въ чинѣ подполков­ника генеральнаго штаба; князь Горчаковъ, впослѣдствiи намѣстникъ въ царствѣ Польскомъ, былъ оберъ-квартермистромъ 1-й армiи, въ чинѣ полковника.

Но я забылъ сказать, что въ день прибытiя его величества въ Пензу, въ устроенной для бала галлереѣ былъ данъ дворянствомъ большой обѣдь, на который были приглашены весь генералитетъ и штабъ-офицеры. Во время тостовъ за здравiе государя императора и всей августѣйшей фамилiи, подвезенная артиллерiя гремѣла безъ умолку. Постройка галлереи и всѣ издержки на этотъ обѣдъ и балъ обошлись въ 70.000 рублей. Купечество также устроило балъ; для этого, бывшая въ городскомъ саду галлерея была нарочно перестроена съ перенесенiемъ на другое мѣсто. Государь удостоилъ принять и этотъ балъ; но когда всѣ собрались, прiѣхавшiй генералъ-адъютангь объявилъ, что вслѣдствiе полученiя какихъ-то важныхъ бумагъ, требовавшихъ немедленнаго занятiя, его величество быть не можетъ.

Между тѣмъ губернаторъ нашъ, Ф. П. Лубяновскiй, видя меня въ обществѣ и, видно судя по моему росту, что я старѣе тѣхъ лѣть, какiя имѣлъ дѣйствительно, какъ-то при свиданiи съ отцомъ моимъ спросилъ его, почему онъ не опредѣляетъ меня на службу? Отецъ воспользовался этимъ случаемъ и просилъ губернатора опредѣлить, вмѣстѣ со мною, и брата моего; но какъ ему было только 13 лѣтъ, то просилъ, чтобы онъ былъ только зачисленъ, а между тѣмъ было бы ему позволено продол­жать ученiе; на что губернаторъ и изъявилъ согласiе. Это было въ послѣднихъ числахъ мая 1825 г.; отецъ написалъ намъ просьбы, я обѣ переписалъ, братъ подписалъ (еще по линейкамъ) одну изъ нихъ, и мы всѣ трое отправились (помнится, это было 30-го числа) сперва въ цер­ковь отслужить молебенъ, а оттуда къ губернатору. Просьбы наши были приняты, и 3-го iюня мы оба опредѣлены въ штатъ губернскаго правленiя копiистами. Братъ остался дома, а я на другой же день отпра­вился на службу.

По распоряженiю секретаря, Герасима Макаровича Лысова, я поступилъ въ сенатскую экспедицiю, гдѣ столоначальникомъ былъ Петръ Леонтьевичъ Андреевъ, за мѣсяцъ предъ тѣмъ получившiй первый классный чинъ. Наступили послѣднiя числа мѣсяца, когда обыкновенно дѣлалась раскладка жалованья, и мнѣ, къ моему собственному и това­рищей моихъ удивленiю, за этотъ же мѣсяцъ положено жалованье десять рублей ассигнацiями, тогда какъ назначенiе жалованья новому канцелярскому служителю обыкновенно дѣлалось чрезъ нѣсколько уже мѣсяцевъ службы и въ количествѣ болѣе ограниченномъ. Теперь окдадъ этотъ, составляющiй менѣе трехъ рублей серебромъ, по­казался бы ничтожнымъ и смѣшнымъ; но въ то время, когда и столо­начальники правленiя получали только по 33 р. въ мѣсяцъ, а высшiй окладъ канцелярскихъ служителей, и то уже давнишнихъ, составлялъ 20 р. въ мѣсяцъ, — такое ко мнѣ, молодому мальчику, вниманiе про­извело въ товарищахъ моихъ волненiе и зависть. Но для меня это было все равно; я, признаюсь, не помнилъ себя отъ восхищенiя, имѣя въ своемъ распоряженiи такую сумму, прiобрѣтенiемъ которой быль обязанъ собственно самому себѣ и своимъ трудамъ.

Во мнѣ было уже столько понятiя, что я хорошо сознавалъ необходимость доказать мое усердiе ближайшимъ начальникамъ и держать себя на виду начальниковъ старшихъ. Я началъ съ того, что трудился, сколько былъ въ силахъ, бывая у должности неупустительно каждый день и по утру и послѣ обеда, между тѣмъ, какъ товарищи мои иногда дозволяли себѣ не приходить, кто утромъ, кто вечеромъ. Оказывая полное уваженiе старшему начальству, т. е. членамъ и секретарю, я никакъ не позволялъ себѣ пропустить какой-либо торжественный день, чтобы не побывать у всѣхъ съ поздравленiемъ, чтб дѣлали и другiе, старше меня. Теперь это почти вывелось и также покажется смѣшнымъ; но тогда, 75 лѣтъ назадъ, были другiя понятiя. Младшiе вовсе не считали за стыдъ оказывать уваженiе старшимъ, какъ считаютъ нынѣ, а я былъ въ очевидномъ выигрышѣ: усердiе мое къ службѣ хва­лили и цѣнили, а старшiе начальники, видя мое къ нимъ уваженiе, и сами всегда были ко мнѣ ласковы и привѣтливы. Отца и мать моихъ это очень радовало, и первому часто приходилось слышать похвальные о мнѣ отзывы.

Едва прошли двѣ недѣли послѣ перевода моего въ губернскую канцелярiю, какъ Пенза была взволнована и приведена въ глубокую го­ресть сперва частнымъ, а потомъ оффицiальнымъ извѣстiемъ о кончинѣ государя императора Александра Павловича. Напрасно старался бы я описать непритворную, сердечную печаль всѣхъ и каждаго, она была тѣмъ глубже, что только съ неболышимъ годъ назадъ мы видѣли его посреди насъ веселымъ, полнымъ благости и въ цвѣтущемъ здоровьѣ. Роковое извѣстiе получено было съ курьеромъ, въ понедѣльникъ 7-го декабря, утромъ, и тотчасъ же раздался съ соборной колокольни благовѣстъ большаго колокола, призывавшiй къ слушанiю панихиды по усоп­шемъ вѣнценосцѣ и къ принесенiю присяги императору Константину Павловичу. Храмъ мгновенно наполнился рыдавшимъ народомъ; горе было общее. Началось богослуженiе; совѣтникъ губернскаго правленiя, Степанъ Михайловичъ Поповъ, которому поручено было читать указъ Правительствующаго Сената, возвѣщавшiй невозвратимую потерю, отъ слезъ, едва былъ въ состоянiи окончить чтенiе. Затѣмъ, началась присяга и подписанiе присяжныхъ листовъ. Все это продолжалось очень долго; потомъ всѣ разошлись, полные невыразимой печали.

Но неисповѣдимыя судьбы Всевышняго готовили для Россiи новую, никѣмъ неожиданную перемѣну: чрезъ немногiе дни, еще въ декабрѣ же, новый курьеръ привезъ высочайшiй манифестъ о вступленiи на престолъ государя императора Николая Павловича, а съ почтою получены подробныя извѣстiя о прискорбныхъ событiяхъ 14-го декабря.

Годъ прошелъ незамѣтно; съ окончанiемъ годоваго траура по импе­раторѣ Александрѣ Павловичѣ, общественныя удовольствiя начались по-прежнему и, въ день тезоименитства императора Николая Павло­вича, 6-го декабря, я былъ на большомъ балѣ, данномъ губернаторомъ Лубяновскимъ. Это было первое мое появленiе въ свѣтъ и съ того вре­мени, одинъ разъ навсегда, я получилъ оть губернатора приглашенiе на всѣ будущiе балы и танцовальные вечера въ его домѣ.

Балы тогдашнiе не были похожи на нынѣшнiе. Не было той рос­коши въ нарядахъ, въ которой теперь свѣтскiя дамы стараются, такъ сказать, перегнать одна другую; туалеты ихъ были не такъ затѣйливы; не было и существующаго теперь обыкновенiя взаимно критиковать эти наряды. Собирались веселиться — и веселились. На балы пригла­шались къ 7-ми часамъ, тогда какъ теперь собираются въ 11. Конечно, и тогда къ 7-ми часамъ не собирались; но тѣ, которые прiѣзжали въ 8, заставали балъ уже начавшимся. Балы открывались обыкновенно польскимъ; затѣмъ слѣдовалъ неизбѣжный экосезъ. Потомъ начинались кадрили съ шеномъ; вальсъ, матрадуръ, попури, вальсъ-козакъ, галоггь. Танцовали иногда мазурку, но никогда не больше, какъ въ четыре пары, ежели только находились лица, умѣвшiя танцовать этотъ живописный танецъ. Тогда, около танцовавшихъ собирались всѣ присутствовавшiе, оставивъ карты, потому что и действительно было что посмо­трѣть. Это былъ настоящiй балетъ; плохо танцовавшiе не рѣшались въ немъ участвовать. Но я обыкновенно былъ въ числѣ танцовавшихъ; по большей части дамами моими были или младшая дочь губернатора, или его племянница. Все оканчивалось веселымъ котильономъ и по­томъ переходили къ ужину. За ужиномъ подавалось тогда и горячее, какъ за обѣдомъ: супъ и проч. Ужинали за однимъ столомъ; обыкновенiя ужинать за отдѣльными столиками еще не было. Послѣ ужина танцовали иногда гроссфатеръ: тутъ рѣзвостямъ и бѣготнѣ конца не было. Подъ предводительствомъ первой пары, танцовавшiе весело мча­лись чрезъ всѣ открытыя комнаты, не ограничивая себя одною бальною залою. Было не мыслимо, чтобы кто-либо изъ присутствовавшихъ молодыхъ мужчинъ позволилъ себѣ не танцовать; не пригласить къ танцамъ оставшуюся безъ кавалера даму считалось невѣжливостiю. Но не одна только молодежь участвовала тогда въ танцахъ; отъ участiя въ нихъ не отказывались и пожилые, и на нѣкоторыхъ изъ нихъ, какъ напримѣръ на гг. Жедринскаго, Бровцына, Путяту, Полякова и другихъ, хозяева всегда разсчитывали. Между тѣмъ, каждому изъ этихъ господъ было за 50 лѣтъ; всѣ они были украшены орденами. Вообще — всякiй, кто захочетъ принять на себя трудъ сравненiя двухъ эпохъ, тогдашней и нынѣшней, когда молодые люди щеголяютъ отказами отъ танцевъ и невниманiемъ къ дамамъ, предпочитая имъ карты или биллiардъ, — согласится, что въ первую изъ этихъ эпохъ жили несрав­ненно веселѣе, нежели живутъ теперь. Мнѣ возражаютъ иногда теперь, говоря, что я сужу пристрастно и что въ старое, доброе время мнѣ было веселѣе потому только, что я былъ тогда молодъ. Съ этимъ я никакъ не соглашусь; веселѣе было просто потому, что было веселѣе, и потому, что тогда, безъ всякаго сомнѣнiя, умѣли веселиться лучше нынѣшняго.

Бывало, — не говоря уже объ удовольствiяхъ большаго свѣта, моло­дежь обоего пола соберется въ которомъ-нибудь изъ знакомыхъ домовъ, на святки, въ маскарадныхъ костюмахъ. Чего туть не было? И маскарадъ, и танцы, и фанты, и гаданья. И опять здѣсь веселилась не одна только молодежь; люди серьезныхъ лѣть не считали себя ста­риками и не представляли изъ себя философовъ; они весело раздѣляли эти удовольствiя, и даже сами ихъ заводили; молодымъ людямъ это нра­вилось и придавало имъ еще больше веселости. Спрашиваю: есть ли теперь что-либо подобное? О святочныхъ вечерахъ, маскарадахъ, гаданьяхъ, нѣтъ и помина; молодые люди, съ серьезными физiономiями, представляютъ изъ себя мыслителей, рѣшающихъ судьбы настоящей минуты и, что еще смѣшнѣе, думаютъ, что они таковы въ дѣйствительности. Прошло незабвенное, золотое, веселое время; прошло и больше не возвратится.

Но я заговорился, увлекшись воспоминанiями; старики обыкновенно любятъ говорить о тѣхъ дняхъ, которые, много лѣть назадъ, канули въ Лету, и не я одинъ бываю виноватъ въ этомъ отношенiи.
_________________________
1) Теперь во второму мужу Золотарева.

________________________________________
Источник: «Русская старина», 1903 г., Том 114, выпуск 4. с. 555-572.
________________________________________