Рейтинг:  5 / 5

Карл ХАУГЕР. Источник фото: http://www.hauraton.com/

В ЛЕСАХ ПОД ПЕНЗОЙ

27 апреля 1945 года двадцатитрёхлетний наблюдатель зенитной батареи Карл Хаугер решил, что война для него закончена. Он утопил свой карабин в болоте близ немецкого города Зельхо, уничтожил документы и переоделся в гражданскую одежду. В этот же день он был взят в плен советскими солдатами. Домой Хаугер вернулся только в 1948 году, проведя несколько лет в лагерях на территории Советского Союза. В 90-х годах он написал книгу «Военнопленный в России», которая была переведена на английский язык. Одна из глав этой книги называется «В лесах под Пензой. Январь — май 1946». 

ПОЛК ЛЕСОРУБОВ

Мы прибыли на маленькую железнодорожную станцию посреди леса как раз в канун Нового года. Вокруг станции располагались обычные деревенские дома, некоторые из которых украшала резьба, – увидеть такое в российской глубинке я никак не ожидал. Нас тут же повели к землянкам, вырытым недалеко от станции. Один из советских офицеров обратился к нам с речью:

«Теперь вы — мой полк лесорубов. Землянки — ваш дом. С вами будут хорошо обращаться, если будете хорошо работать и соблюдать дисциплину».

Потом он приказал нам как-нибудь помыться. Например, с помощью снега.

Надзора за нами почти не было, поэтому мы могли передвигаться свободно. Мы, как и русские, понимали, что в этих глухих местах побег невозможен. Воспользовавшись временной неразберихой, я разжился едой. В близлежащих домах мне дали кусок хлеба, шесть картофелин, и кое-что ещё, чего я никогда не пробовал прежде. «Pirogi» — это такая выпечка с картофелем внутри. Русское фирменное блюдо, которое в добрые времена пекли с мясом. Хлеб и пирог я съел сразу же, а картофель спрятал в вещмешок. Вечером я испек картофель в печке.

Здесь мы встретили несколько польских евреев. Их вывезли из Восточной Польши после вторжения туда русских в сентябре 1939 года. Во время войны их призвали на военную службу, но статус у них был двоякий: наполовину вольные, наполовину заключенные. Мы могли с ними общаться, так как они говорили на идише. Я до сих пор помню пророчество одного из этих евреев, который, посмотрев на нас, сказал:

«Тот, кто оказался здесь в таком состоянии как вы, живым из этого леса не выберется».

Офицер, обратившийся к нам с речью на станции, действительно оказался нашим командиром. Желая произвести на военнопленных впечатление, он всячески демонстрировал суровость и даже грубость, но чувствовалось, что на самом деле это был добрый человек. На следующий день после нашего прибытия, он лично проверял состояние гигиены каждого из нас. Подойдя ко мне, офицер спросил через переводчика, почему я не помылся. Я попытался оправдываться, но на самом деле у меня руки и голова были в саже, так как накануне я пёк картофель. Офицер разозлился и спросил, кем я был на гражданке. Я сказал, что был бизнесменом, торговцем, по-русски говоря — «купец». Успокоившись и поразмыслив немного, он сказал:

«О-о! Я сделаю здесь из тебя настоящего бизнесмена!»

До сих пор я так и не понял, что такое, по его мнению «настоящий бизнесмен».

ЕВРЕЙ НАЧАЛЬНИК, ДРУГ ЭСЭСОВЕЦ

На следующее утро нас разделили на группы. В каждую группу был назначен гражданский «natshalnik» (руководитель, надзиратель) и охранники. Моя группа состояла из сорока человек и двух охранников. Нашим начальником был польский еврей по фамилии Пинчук. Нам выдали хлеб, и мы отправились в путь. От ослепительного солнечного света всё вокруг сверкало. Окружающий пейзаж казался картиной, написанной яркими красками. Вдыхая холодный зимний воздух, мы шли по чистейшему белому снегу, и если бы не голод и не гнетущее чувство неопределенности, то, несомненно, насладились бы красотой природы. Меня очень впечатлили березы с заснеженными ветвями. К месту работ добрались через четыре часа. Там мы увидели большой деревянный дом, одну четвертую которого занимала семья лесника. Остальная часть дома представляла собой очень большой барак с рядами деревянных нар. В центре помещения находилась печь — абсолютно необходимая в условиях местного климата часть интерьера, встречающаяся почти во всех русских домах. Наш начальник поселился в маленьком домике в метрах ста от барака. Охранники расположились рядом с нами. В доме ещё находился человек, выполнявший одновременно функции медика, повара и парикмахера. Оказавшись в этой глуши, мы, наконец, получили несколько дней отдыха. За это время заготовили дрова и привели в порядок инструмент, которым предстояло работать. Кое с кем из наших ребят я быстро сдружился. Одним из них был профессиональный садовник Эгон. Он служил в СС и ненавидел русских всеми фибрами души. Другого звали Герхард. Этот студент из Мюнхена был уже женат и очень переживал за свою жену. Позже его убьёт охранник при попытке залезть в картофельное хранилище. Фамилия ещё одного приятеля была Вебер. Его заразительный оптимизм и отличная физическая форма не могли не восхищать, особенно, если принять во внимание условия, в которых нам приходилось жить. Имена других своих товарищей я уже забыл, но эти трое по сей день живы в моей памяти.

ЧЕТЫРЕ ШТУКИ — И ДОМОЙ!

Трудились мы попарно. Причём, напарники подбирались приблизительно равные по росту и силе. Я работал вместе с Эгоном. Пинчук объявил нам норму выработки и показал основные приемы работы. Каждая пара военнопленных должна обработать четыре дерева. Деревья валили, распиливали на четырехметровые куски, обрубали ветки, а затем складывали в штабеля размером полтора метра в ширину и четыре в длину. Пинчук подводил нас к выбранным им самим деревьям и говорил:

«Четыре штуки – и домой».

Потом он вместе с охранниками усаживался около костра печь картошку. Надо заметить, что у русских довольно простые способы ведения лесного хозяйства. Возможно, это объясняется тем, что в России огромные лесные просторы. В местных лесах мы встречали тополь, рябину, иву, ольху и другие виды деревьев. Сосны росли, в основном, на сухих возвышенностях, а в низинах лес здесь сырой и болотистый, поэтому подобраться к деревьям можно только, когда земля замерзает. Обработанные нами сосны использовались в качестве опор в шахтах. Дерево из низин шло на дрова. Мерой измерения производительности нашего труда являлось количество штабелей из заготовленного дерева. В конце каждого рабочего дня Пинчук записывал результаты в особую тетрадь. Иногда нам удавалось обмануть его; мы перетаскивали уже подсчитанные им штабеля на новое место. Конечно, с нашей стороны это было не честно. Тем более, что наш начальник был хорошим человеком. Он единственный из начальников, кто подкармливал нас сверх нормы, умудряясь добывать консервы на продуктовых складах.

МЫСЛИ О ПОБЕГЕ

Работа была очень тяжёлой. К тому же температура в январе опускалась по ночам до 15-20 градусов ниже нуля при ясном небе. В феврале стало гораздо холоднее. Мороз буквально гнал нас на работу, заставляя двигаться. Перед тем, как свалить дерево, мы для удобства вырубали окружавшие его небольшие деревья и кусты. Надпилив ствол, мы подрубали его топором, чтобы дерево упало в нужную сторону. Если это не удавалось, приходилось прилагать огромные усилия, чтобы перетащить его.

Спустя неделю у нас появился первый заболевший. Из-за упадка сил он не мог работать. В конце января двух человек придавило огромной сосной. Один погиб на месте, а другой не мог идти, и его пришлось нести на сделанных из веток носилках. В тот же вечер, греясь у огня, я почувствовал боль в пальцах рук. На следующий день у меня почернели два пальца. Я их обморозил, когда нёс на носилках раненого. Наш медик помазал их чем-то и наложил повязку. Но от работы, к сожалению, меня не освободили, и пальцы зажили только к маю. Следы обморожения видны на них до сих пор.

Крайне тяжёлые условия существования всё чаще заставляли нас задумываться о побеге. Мы строили самые разнообразные планы. Например, собирались экономить продукты, откладывая часть из них до весны, а затем совершить побег из лагеря, добраться до Волги, захватить там плоты и уплыть на них в Персию или Турцию. Затея была не реальной уже потому, что мы постоянно голодали, поэтому урезать и без того скудный рацион не было никакой возможности. Несмотря на абсурдность всех наших планов, сами разговоры на тему о побеге воодушевляли нас и помогали выживать.

ОЧКИ В ОБМЕН НА ЖИЗНЬ

С каждым днем я всё явственнее ощущал, как меня покидают силы. Из-за этого возникали проблемы в отношениях с Эгоном. Он был крепче меня и боялся, что мы не сможем выполнять рабочую норму. Как-то раз, в середине февраля во время работы моё тело совсем отказалось слушаться. Я сообщил об этом начальнику. Он отправил меня в лагерь. Едва добравшись до барака, я рухнул около дверей, но кое-как поднялся, сел и подумал: «Ну, вот и конец». Ради моего спасения Эгон предлагал выменять у лесника за мои очки два ведра картошки. Лесник мог бы выгодно продать очки или одевать их по какому-нибудь торжественному случаю, демонстрируя свою состоятельность. В Советском Союзе очки в то время были у немногих и служили не столько для коррекции зрения, сколько для придания определенного статуса их владельцу.

Мой приятель-эсэсовец обладал способностью предсказывать, кто умрёт в течение ближайших 14 дней. Угадывал он это по глазам, в которых угасала воля к жизни. В этом не было ничего сверхъестественного, просто сказывался фронтовой опыт. Однажды он сказал, что мне осталось жить совсем недолго. Но, слава Богу, Пинчук перевел меня на более лёгкую работу, и я стал кем-то вроде счетовода. Я записывал количество заготовленных штабелей в тетрадь. Вообще, добродушный Пинчук в глубине души сочувствовал нам. Когда бушевал сильный ветер, он отменял рубку леса, так как пилы могли застрять в сильно раскачивающихся стволах. В такие дни мы собирали ветки на дрова, а это гораздо легче, чем пилить деревья.

«SKORO BUDET…»

Несмотря на большое количество военнопленных в бараке, у нас не было ни уборной, ни даже простой дырки в земле. В туалет мы бегали за 50 метров от здания и делали свои дела прямо на открытом воздухе. В холодное время года от этого особенно страдали те, у кого диарея. Зато лесник, его семья и охранники не утруждали себя дальними походами в лютый мороз и отправляли естественные надобности прямо в огороде около дома. Весной это всё таяло, но, к удивлению, запах почти не ощущался. Лесник собирал экскременты и разбрасывал их по полю, используя как удобрение. Вероятно, именно этим объяснялся урожай необычайно крупной картошки в его огороде. Наблюдая всё это, Эгон, так и не изменивший своего отношения к русским, говорил: «У русских нет культуры». Провизия в лагерь нередко запаздывала, и мы в течение двух или трёх дней могли оставаться совсем без еды. В таких случаях русские говорили: «Skoro budet…». Причины бывали разные. К тому же, не все продукты нам доставались, кое-что уходило на чёрный рынок. На этот счёт есть русская поговорка: «Россия большая, а царь далеко».

Но в мае вдруг всё изменилось. Питание стало значительно лучше. Начальник, лесник и оба охранника заметно нервничали, требовали везде наводить чистоту и порядок. Оказывается, прошёл слух, что лагеря проверяет какая-то комиссия и выясняет причины гибели военнопленных. К счастью, у нас был только один погибший из-за падения дерева. Зато было много больных, которые не могли работать. О комиссии много говорили, но всё свелось к тому, что приехала женщина-медик с несколькими помощниками. Десять человек признали негодными к тяжелому труду. В их число попал и я. Пару дней мы сидели в лагере, отдыхая от работы, а потом нас привезли на железнодорожную станцию и отправили в другой областной центр, находившийся недалеко от Пензы. 

Перевод с английского Александра Соболева. 

Источник: Karl Hauger, A Prisoner of War in Russia, Rastatt, 1997.

________________________________________

Опубликовано: «Пензенское краеведение»,
научно-популярный журнал, № 2 (14) 2015.
________________________________________