Рейтинг: 5 / 5
Приводимая ниже статья была опубликована
в июне 1952 года в журнале «Часовой» (La Sentinelle).
Орфография и пунктуация оригинала.
К 25-летию со дня гибели.
РУССКАЯ ГЕРОИНЯ
(Памяти Марии Владиславовны Захарченко-Шульц)
„Схоронили-ль тебя — разве знаю...
Разве знаю, где память твоя…
Где годов твоих краткую стаю
Задушила чужая земля..."
Биографические данные о Марии Владиславовне необычайно, скудны: мы только сухой перечень событий е ее жизненном „послужном списке" *)
Те, кто знал ее близко и кто мог бы собрать более точные и полные сведений об этой выдающейся русской женщине, чтобы для будущего запечатлеть образ исключительного героизма и самопожертвования, сами принадлежали к беспримерному „ордену обреченных", все они погибли в неравной борьбе с поработителями России.
К сожалению, никто тогда, в небольшой организации ген. А. П. Кутепова, не думал о том, что и эта маленькая страница в огромной книге борьбы русского народа с коммунизмом, должна будет занять свое место, что необходимо было сохранить живые воспоминания о русском подвиге.
Но как это и бывает с подлинными героями, ходившие в Россию из эмиграции меньше всего заботились о том, что скажет о них история, как и в своих поступках они не видели подвига, — для них это было очередной и необходимой формой борьбы с палачами России.
В годы владычества коммунизма русский народ дал бесчисленное множество примеров подлинного героизма и подлинной жертвенности, и, хотя каждый подвиг индивидуален и не может быть измерен одними мерками, в эмигрантской странице борьбы все же должна быть отмечена одна черта — доброволькая жертвенность.
Подвиг русского человека в России вызывался обстоятельствами, он был ответом и реакцией на действия бесчеловечной власти, сака жизнь звала сильных людей к нему. В эмиграции этого не было. Вся: обстановка в зарубежьи не только мало благоприятствовала добровольному подвигу, но физически — и, особенно, морально, до бесконечности затрудняла его осуществление. Мало было быть готовым к самопожертвованию, надо было еще пройти — при гробовом равнодушии окружающих — через целый ряд нечеловеческих трудностей.
Красота подвига Захарченко-Шульц и её соратников заключалась в бесконечном добровольном самопожертвовании, для них не было никаких преград, они все были подлинными жертвами своей безграничной любви к России.
Можно совершить героический поступок, можно достойно и смело умереть, но гореть беспрерывным подвигом, как это было у Марии Владиславовны и у многих ее сподвижников, в течение целого ряда лет — для этого необходимо было иметь необычайную любовь, необыкновенную силу воли, чрезмерную устремленность, великий всепобеждающий дух.
Беспредельность жертвы и: беспрерывность подвига делают Марию Владиславовну нашей национальной героиней.
Мария Владиславовна родилась 9 декабря 1893 года в старой дворянской семье Лысовых, помещиков Пензенской губернии. Оставшись сиротой, она была отдана в Смольный Институт, который кончила в 1912 г.
Она любила природу и именно русская природа средней полосы России и постоянное общение с русской деревней дали ей ту почвенность, которая затем перешла в страстную любовь к России.
Она рано вышла замуж за поручика Л. Гв. Семеновского полка Михно, который в 1914 году, тяжело раненый, умирает на руках своей молодой жены, оставив ей ребенка. В молодой вдове происходит перелом.
Она начинает чувствовать, что гражданский долг перед Родиной выше личного счастья: русская женщина не только основа семьи, но она и гражданка своего отечества, способная помочь и даже заменить мужчину на любом поприще, в тяжелые военные годы.
Оставив свою дочь на попечении близких людей, М. В. идет по тяжелому пути: она в 1915 году, преодолев все препятствия и формальности, поступает добровольцем в Елисаветградской гус. полк.
„И с этого самого дня, — с самыми короткими промежутками мирной жизни, — начинается ее героическая эпопея— говорит ее первый биограф (Н. Цуриков, „Россия", № 12, 1927).
„ М. В. уже с самого начала боевой жизни проявляет два основных свойства. Она всегда скромна, исключительно тактичная, она как то умеет не терять своей женственности, даже в обстановке самой страшной, боевой страды. Ничего „бутафорского ", ничего маскарадного с явными следами (всем нам известного во время и великой и гражданской войны) „театрального переодевания" — в ней никогда не было. Не только офицеры, но и солдаты, в которых женщины-добровольцы зачастую вызывали, если и не прямое недоброжелательство, то смех, удивляются ей, уважают ее и серьезно ее чтут. И другое свойство: М. В. была не только энтузиастом, заражающим своей беззаветной храбростью самых заурядных людей и увлекающих за собой других. Ей было дано и другое. И это особенно сказалось в последний период ее жизни, в период революционной борьбы в России. Она не только сама идет в опасность и этим увлекает других, но и умеет властно подчинить себе людей, умеет не только идти, но и вест за собой.
...Два георгиевских креста украсили ее грудь...
„Наружность М. В. не бросалась в глаза — небольшого роста, худенькая, быстрая в движениях. Лицо с выдающимися немного скулами, волосы темные, не густые, нос небольшой, довольно правильный, губы тонкие, сжатые, глаза серые, меняющиеся в зависимости от внутренних переживаний, загорающиеся веселыми искорками в минуты воспоминаний... Жила она нервами, жаждала опасности и деятельности, состояние отдыха и покоя, казалось, было для нее страданием.
„Речь быстрая, отрывистая, всегда почти с нервным подъемом. Этим нервным подъемом, горячностью она и заражала многих. Она обладала даром влиять на других. В ней замечались черты веселой удали и какая то русская солдатская простота. Пафоса и громких фраз она не любила. Одета она была всегда легко и просто по походному...
„Она еще при жизни, как то незаметно, превращалась в легенду — говорит другой ее соратник. При своих наездах из России, даже в том узком, замкнутом кругу, где ей приходилось бывать, она была окружена ореолом бесстрашия... Даже близкие люди с каким то восхищенным любопытством старались найти в чрезвычайно скромной, маленькой женщине, с внешностью совсем простой, черты исключительности и героизма, но ни жесты, ни поза, не были свойственны М. В., чтобы дать собеседникам, подтверждение их исканиям.
Февральскую „бескровную" и развал российской государственности, приведший к большевицкому перевороту, М. В. пережила, как национальное бедствие.
В то время, как растерявшееся после октября офицерство то сидит на фронте (бессмысленность чего была очевидна даже тогда), то потихонько разъехалось по домам, надеясь пожить мирной жизнью (в нелепости чего многие не отдавали себе отчета), М. В. еще „на позициях в ноябре 1917 года призывает к немедленной борьбе с большевизмом. Но на морально разложившемся „фронте" ннкто не слушает маленькую „доброволицу", считая ее призывы авантюрой: что может сделать маленькая группа среди бушующей, разнузданной стихии... Не имея никаких сведений об Алексеевской организации на Дону, М. В. уезжает с „фронта" к себе в Пензенскую губернию, надеясь там, в родных местах, осуществить свою мечту „о сборе ополчения"...
Зная о том, что М. В. приступила к сбору партизанского отряда, мы не имеем об этом никаких серьезных данных. Мы заинтересованы сейчас только в одном — передать для будущего правдивый образ героической русской женщины. **)
М. В. скоро покидает свои родные места и скрывается, передвигаясь из города в город. В одном она узнает случайно о Добровольческой Армии на Кубани... Всю энергию М. В. сосредотачивает теперь на пропаганде и на отправке добровольцев. Ее поражает всеобщая инертность, непонимание, это „непротивление злу", этот волевой столбняк, который охватил интеллигенцию и те слои русского населения, кои не могли приять большевизм. Бесконечные слова, ничего неделание, всевозможные надежды на кого угодно, но только не на себя — удручали М. В.
В своих скитаниях она встречает своего бывшего друга — ротмистра Елисаветградского гус. полка Захарченко и весной 1918 г. выходит за него замуж. Вскоре чета перебирается на Кубань и вступает в рады Добрармии. Для М. В. опять переходы, атаки, разведки... новое тяжелое ранение в грудь, госпиталь, тиф в „смертных" теплушках, отмороженные руки и ноги... Крым... Под Монастырем (у Каховки) командир 2-го кав. полка Захарченко умирает от заражения крови от раны. Новая потеря любимого человека. Снова — одна. Отступление. Эвакуация. Галлиполи.
И дальше последний этап.
Слова останутся всегда словами, и их нет дли описания того, что перенесла эта маленькая и физически слабая русская женщина в течение последних пяти лет своей короткой жизни.
По приказу Кутепова, переходы границ во всякое время года: жара, дожди, вьюги, болота, реки вплавь, огромные переходы пешком, жажда и голод... Часто одна, без спутников.
И „там", в вечной опасности, все время в беспрерывном напряжении, готовая каждую минуту к смерти. И так не дни, а годы...
Все что мы знаем из этого периода жизни М. В. рассказывается в другом месте. Здесь же, в ее коротком жизнеописании, следует еще упомянуть о последнем событии в ее личной жизни.
Когда то, давно-давно, в одном доме в С. Петербурге, на детском танцевальном вечере, встретилась девочка-смолянка Маша Лысова с юным Гогой Радковичем, чтобы потом судьба их столкнула и соединила вместе — через много лет — на дороге жертвенной любви к России.
Героической и жуткой символикой кажется их венчание (секретное) в Москве, —- зная о своей недалекой неминуемой смерти, они соединялись навсегда...
Июнь 1927 года. Неудачное покушение в Москве. Бегство в Смоленскую губернию. У ст. Дретунь, у красноармейских лагерей и смерть.
... „На противоположней опушке леса — рассказал нам свидетель смерти М. В. и Петерса (г. Репин) — в интервале между двумя мишенями, стоят рядом мужчина и женщина, в руках у них по револьверу. Они поднимают револьверы к верху.
Женщина, обращаясь к нам, кричит:
— „За Россию..." — и стреляет себе в висок.
Мужчина также стреляет, но в рот. Оба падают."
— ...Еще раз увидел я эту героиню часа через два. В скромном сером платье она лежала прямо на земле у штаба нашего полка. Ниже среднего роста. Средних лет. Шатенка. Мертвенно бледное лицо, заострившийся нос, закрытые глаза. Едва заметное дыхание: В бессознательном состоянии.
...Кругом стояла толпа любопытствующих красноармейцев. Один из них подошел к лежащей женщине вплотную и, видимо, в намерении показать свою удаль, пихнул ее носком сапога в как будто вспухнувший живот и мерзко выругался.
Тело женщины осталось совершенно бесстрастным, даже не вздрогнуло.
...Все же расчет „молодца" на эффект оказался ошибочным. Мрачные суровые лица подавляющего большинства красноармейцев показывали явно отрицательную оценку нелепой гнусной выходки. Позднее я слыхал, что „шпионка" в тот же день и в том же бессознательном состоянии была „погружена" в вагон-ледник и отправлена в Ленинград".
_________________________
*) Все кто могут их дополнить, редакция просит прислать ей эти дополнения.
**) Наше молчание в течение 20 лет, объясняется главным образом нашим отвращением к эмигрантской полемике. К нашему величайшему сожалению, избежать невозможно: слишком много неправды и клеветы создалось не только вокруг Кутеповской организации в целом, но даже вокруг жертвенных имен, отдавших свою жизнь в борьбе с большевиками.
Давая скудные данные о жизни М. В., мы здесь, к сожалению, принуждены остановиться на словах писателя Р. Гуля, оброненных им в его хронике „Конь Рыжий" (Новый Журнал, № 16). Пензяк Р. Гуль пишет:
„В эти же дни с отрядом какой то отчаянной молодежи по пензенскому уезду поскакала верхом вернувшаяся с фронта девица Марья Владиславовна Лысова, будущая известная белая террористка Захарченко-Шульц, поджогами сел мстя крестьянам за убийства помещиков и разгром имений".
Наши сведения не соответствуют сообщению Р. Гуля: никакой мести не было и быть не могло в отряде — не девицы Лысовой, а М. В. Михно, — ни одного села в пензенском уезде сожжено же не было и никаких полицейских функций таковой не производил, — по той простой причине, что отрад так и не вышел из стадии формирования... Никакая энергия М. В. не могла преодолеть всеобщей болезни и инертности. Отряд же М. В. составлялся не из помещичьих сынков, а из ее прежних деревенских приятелей — учащейся молодежи (в отряде, не было ни одного офицера), т, е. того элемента, который на протяжение всей борьбы с большевиками — первый горячо отзывался на призывы.
„ЧАСОВОЙ".
________________________________________
Источник: «Часовой» (La Sentinelle),
орган связи Росийского национального движения.
№ 320 — июнь 1952 г., с. 4-5.
________________________________________