АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ. Впервые главы повести были опубликованы: «Бегство в Америку» и «Охотник и матрос» в журнале «Звезда» № 2, 1931, «Одесса» — «Звезда» № З, 1931, «Баку» — «Звезда» № 4, 1931, «Урал» — «Всемирный следопыт» № 12, 1930 (в сокращении). «Севастополь» — «Звезда» № 9, 1931. Отдельным изданием «Повесть» вышла в «Издательстве писателей в Ленинграде» в 1932 году. Печатается по этому изданию…
…В «Повести» не нашел отражения период жизни Грина между «Уралом» и «Севастополем». По возвращении с Урала Грин некоторое время работал банщиком на станции Мураши, весной уехал под Котлас, но вскоре вернулся, потом работал на барже судовладельца Булычова. Оставшись вновь без работы, Грин решился пойти добровольцем в солдаты. В неоконченном автобиографическом очерке «Тюремная старина» писал; «Моя служба прошла под знаком беспрерывного и неистового бунта против насилия… При малейшей попытке заставить меня чистить фельдфебелю сапоги или посыпать опилками пол казармы (кстати — очень чистый), или не в очередь дневалить, я подымал такие скандалы, что не однажды ставился вопрос о дисциплинарных взысканиях…
Лагерные занятия прошли хорошо. Между прочим, я брал из городской библиотеки книги. Однажды к моей постели подошел взводный, развернул том Шиллера и, играя ногами, зевая, грозно щурясь, ушел. Я был стрелком первого разряда. «Хороший ты стрелок, Гриневский\, — говорил мне ротный, — а плохой солдат…».
В армии Грин познакомился с эсерами, посещал занятия на конспиративных квартирах, разбрасывал во дворе казармы эсеровские листовки. В ноябре 1902 года Грин бежал из батальона и перешел на нелегальное положение…
Из главы «Севастополь»
«Автобиографической повести»
II
Стояла прекрасная, задумчиво яркая осень полная запаха морской воды и нагретого камня.
Между тем я побывал на Историческом бульваре, Малаховском кургане, на особенно интересном севастопольском рынке, где в остром углу набережной торчат латинские паруса, и на возвышенной середине города, где тихие улицы поросли травой. Впоследствии некоторые оттенки Севастополя вошли в м о и города: Лисс, Зурбаган, Гель-Гью и Гертон.
От Графской пристани на Северную и Южную стороны, через бухту, ходили пассажирские катеры; на них я ездил к собиравшимся среди пустырей матросам. Спартак встречал меня в условленном месте и приводил в пункт, где, казалось, никого нет. Спартак условно свистел, тогда из-за кустов, бугорков, камней вдруг поднимались десятки матросов; они сходились, и начиналась беседа. Матросы на всякий случай брали с собой водку, гармонии и балалайки, чтобы внушить полиции, если она появится, невинную мысль о безобидной пирушке.
Если Спартак видел, что матросы слушают меня вполне одобрительно, он исправлял впечатление, наводя «наводя критику» и ставя вопросы в духе с.-д.; но однажды я его побил в споре.
— Конечно, — сказал он, — я меньше вашего учился и не могу хорошо говорить, а чувствую, что прав — я.
Через несколько дней возник вопрос: съездить в Саратов за революционной литературой. Почти немедленно за этим стало известно, что Спартак уезжает в отпуск, что искуснейшие эсдеки едут с ним, желая окончательно вырвать его из рук еретиков-эсеров, и Киска* потребовала, чтобы я разыскал в поезде, полном матросов, Спартака. Я должен был уговорить его остаться на несколько дней и употребить все усилия, чтобы склонить его на свою сторону.
Поезд отходил через час. Киска ждала меня на Историческом бульваре. Я обошел все вагоны, вглядываясь во все лица, даже решался опрашивать матросов, но нигде не нашел Спартака. Совершенно измученный, я выскочил из поезда после второго звонка и пришел к взбешенной Киске также в состоянии крайнего раздражения: подобное соперничество из-за одного человека, хотя бы и нужного, казалось мне унизительным. Киска сказала:
— Я вам говорила, что его прячут! Прячут от нас. Вы должны были сделать это во что бы то ни стало.
Таким способом от меня трудно добиться чего-нибудь. Мы расстались, не попрощавшись. На другой день я поехал в Саратов, взял там кипу революционной литературы и захватил случайно оказавшегося в городе эсера, семинариста Пятакова из Пензы. В 1902 году Пятаков вместе с другими комитетчиками организовывал мой побег из Оровайского батальона (я был рядовым).
— Поехал бурсак по свету, — сказал Пятаков, вваливаясь в вагон.
Это был покладистый молодой человек с вполне бурсацким аппетитом и большой, большей, чем у меня, эрудицией. В Севастополе он вел пропаганду среди солдат.
На обратном пути в третьем классе Харьковского вокзала за стол против меня сел молодой офицер в форме Гензарского батальона из Пензы. Он приглядывался ко мне. Я думал, что меня арестуют. Но офицер сказал:
— Не бойтесь. Я вас знаю: вы — Гриневский? Вы бежали в прошлом году, предварительно разбросав прокламации? (Точно: я разбросал их.)
Что-то мне подсказало признаться.
— Ничего. Я вам сочувствую! — сказал офицер, протянул мне руку и ушел.
Покачиваясь от не прошедшего вполне страха, я разыскал Пятакова, евшего колбасу с булкой, сидя на верхней поке вагона, а вскоре затем раздался успокоительный звонок.
Следовательно, офицер не солгал...
* * *
* «Киска» — Екатерина Александровна Бибергаль (1879-1914?) — студентка Высших женских (Бестужевских) курсов в Петербурге, в 1901 году была выслана в Севастополь за участие в двух студенческих демонстрациях.
________________________________________
Источник: А. С. Грин. Собрание сочинений в 6 томах.
М.: Издательство «Правда», 1965. Том 6, стр. 399-400, 347-348.
________________________________________